[.Grell]
Собственно говоря, здесь и нужна была разномастная ритмика. Создать ощущение отрывочности слов, некой истеричности в разговоре.
Последние пару строк выбиваются сильнее. Нужно еще доработать, да-с.
Спасибо за замечание. И просто спасибо.

Обернувшись, гляжу с плеча.
Взор отчаянный словно выстрел.
Нежно бьется вода в причал,
Опадают печально листья.
Ты бы так никогда не молчал,
Если б знал, что в душе творится.

Оглянувшись, молчу в ответ.
Да и что мне сказать? Не знаю,
А была ли любовь иль нет?
Был ли мост между двух молчаний?
Как всего лишь за пару лет
Научил ты меня печали?

Ты уйдешь, молчалив и горд,
Я встряхну машинально челкой,
Будет судорожно сжатым рот,
Будет солоно у подбородка.
Почему через целый год
Боль все так же горька и колка?

Я смирюсь, приживусь, примолчусь,
Будет облик мой строг и тонок.
Ты, скрывая печаль и грусть,
Улыбнешься мне с фотопленок.
Пусть мы были! Пусть были! Пусть!
Ты мне дорог. До боли дорог.

Сонет

Мы - дети, потерпевшие крушенье
На корабле надежд в море утрат.
Здесь каждый правый, каждый виноват,
Причастен всем в порыве отрешенья.

Но ты, кто раз принял свое решенье,
Скажи, что грудь порой терзает так,
Как будто огневеющийся знак
Бьет пламенем по стенам отчужденья?

Наш Бог сошел с ума и одичал.
Безумец правит, истину корежит,
Терзает, плавит, гневит и тревожит,

Меня страшит лица его оскал.
Но близок очищающий огонь,
Воздвигнут крест уже, и гвоздь забит в ладонь.

Ты меня угадал - в каждом сплетеньи слов
В каждой хлесткой фразе, в каждой учтивой мине,
В отстраненном холоде - он тебя ныне минет -
В каждом серцебиенье, в котором ты был повинен
Я теперь пред тобою - голый бескожий остов
Беззащитный самоубийца тобой, Любимый.

Оскар Уайльд, поэтический перевод. Отдельная благодарность Грэллю Сатклиффу за перевод иностранного текста.

The Dole Of The King's Daughter

Seven stars in the still water,
And seven in the sky;
Seven sins on the King's daughter,
Deep in her soul to lie.

Red roses are at her feet,
(Roses are red in her red-gold hair)
And O where her bosom and girdle meet
Red roses are hidden there.

Fair is the knight who lieth slain
Amid the rush and reed,
See the lean fishes that are fain
Upon dead men to feed.

Sweet is the page that lieth there,
(Cloth of gold is goodly prey,)
See the black ravens in the air,
Black, O black as the night are they.

What do they there so stark and dead?
(There is blood upon her hand)
Why are the lilies flecked with red?
(There is blood on the river sand.)

There are two that ride from the south and east,
And two from the north and west,
For the black raven a goodly feast,
For the King's daughter rest.

There is one man who loves her true,
(Red, O red, is the stain of gore!)
He hath duggen a grave by the darksome yew,
(One grave will do for four.)

No moon in the still heaven,
In the black water none,
The sins on her soul are seven,
The sin upon his is one.

Семь звезд мерцают на своде небес,
И семь же в спокойной воде.
У юной принцессы во лоне бес
И семь грехов на душе.

И в ярко-рыжих ее волосах
Розы алой бутон.
Разврат и истома в ее глазах,
А губы падки на стон.

И бледные ноги ступают легко
По розовым лепесткам.
А тело того, кто желал ее
Ныне на дне пруда.

Он рыцарем был, а теперь мертвец
Труп его — рыбий корм
Принцесса гладит червонный венец
Глядя в пучину волн.

Чернее тьмы воронье кружит
И пира кровавого ждет.
И пряжа событий в руках Судьбы
Золотом алым блеснет.

У царской дочки руки в крови!
Как трудно ее смывать!
И белой лилии лепестки
В алой крови опять.

Вот двое скачут от юга к ней
Весть принцессе несут
И двое от северных же королей
Будет вершиться суд.

Но новый влюбленный к ее ногам
Головы сложит гонцов.
Принцесса приникнет к его устам,
И он поверит в любовь.

И под старым тисом могила одна
Вырыта на четверых,
А вокруг могилы розлита мгла,
Вычернен лик луны.

Звезды прячутся в темной воде,
Принцесса в глядит в окно...
Семь грехов на ее душе,
И один, страшней - на его.

Отредактировано Уильям Спирс (2010-02-27 00:20:56)

Чтоб не встречала, не провожала
Из тьмы не звала - о боже мой
Весь мир мой списан с того вокзала
Где не прощались мы не с тобой.

Шагнуть-запнуться. Удар наотмашь.
Навылет пуля. Любовь насквозь
Почти протерлась, а ты смеешься
И цедишь едко сквозь зубы: "Брось!"

Чтоб замолчала, зашила губы,
И слово чтобы хлыстом удар.
Петля на шею. Шагнуть со стула.
Не ты. Не вечер. Не тот вокзал.

Но я не брошу. Так отпускают
На волю умерших голубей
По полю шахматному шагают
Убив и пешек, и королей

Остался выбор - отдай другому
Ему нужнее, ты что, не знал?
И нитка дней. И беззвучность грома.
Не ты. Не я. И не тот вокзал.

И разрывать их даже не хочется.

Солнце в ладонях ее пригрелось, тонко спуталось в волосах,
В ней такая еще незрелость, что легонько рябит в глазах,
В ней такая нутряность, живость, что по жилам, видать, огонь.
Вот скажи, на какую милость ей болеть лишь одним тобой?

Я смеюсь сигаретным дымом, опьянела совсем, хмельна.
Я за зиму почти остыла, а теперь на дворе весна!
Что ни день — нервотрепка, скачка, сам с собой наперегонки.
Я б и рада чуть-чуть иначе. Не умею ведь, не проси!
Воскресенье. Народ на даче. Солнце теплое сжать в горсти.

Исцарапаться, истереться будто черный такой винил.
Мое сердце играет скерцо, в моем сердце Иерусалим.
Если хочешь, вложи в бумажный исковерканный, рваный лист,
Я такая как есть, не важно что напишешь, евангелист.
Я такая как есть, я в строчках растворюсь, растеряюсь вся.
Боже, можешь поставить точку и навек разбудить меня?

В руках - осколки больничных стекол, в глазах отчаянье. Адский труд.
А у тебя ведь  клинок с кровостёком, тебя не любят, и каждый тут
Стремится выказать уваженье, а за спиною уж точит нож.
Ты тот, кто не проиграл сраженья, на прочих здешних ты не похож
И потому то шакалья стая стремится ввергнуть тебя во прах
Пресветлый, видишь, тебя не звали, ты слишком сильный, ты сеешь страх

В руках - обрывки бумажных листьев, на сердце темень, в глазах вина
Твоя безумная реконкиста против себя же - обречена
Бокал с отравой дорожкой лунной во мраке залы пересечен
Сорвался голос, застыли струны. Ты знаешь точно - ты обречен
Закон единый тобой был создан, и вот теперь применён к тебе
Измерен, взвешен ты, и осознан излишне легким в мирской судьбе.

В руках - поломанных перьев ворох, глаза закрыты. К тебе идут.
И каждый шелест, и каждый шорох предъявлен будет тебе в вину.
Ты видишь стаю тупых шакалов, над ними идолом твой закон
Тебя ж в оковы и заковало желанье сделать из них волков
Свободных, сильных и справедливых, но получилось наоборот
Вперед, Пресветлый. Иди, Великий. Тебя заждался твой эшафот.